Французский романтизм. — Мадам де Сталь. ― Шатобриан 2 ноября 1971 Я перехожу сегодня к французскому романтиз­му. Вообще к литературе Франции XIX века.

1. Берковский Лекции По Зарубежной Литературе Мериметы
2. Берковский Лекции По Зарубежной Литературе Меример

Лекции по зарубежной. Наум Берковский. Статьи и лекции по зарубежной литературе. Автор: Набоков Владимир, Перевод: Бернштейн И., *** - Лекции по зарубежной литературе, Издание.

Французская литература XIX века — это богатая литература. По богатст­ву, разнообразию, плодовитости всего того, что происходило во французской литературе этого века, с ней может спорить только русская. Французская литература XIX века очень бо­гата была течениями, всякого рода новаторством, которое и по сей день сохраняет для всего мира живое значение. Очень многие французские авторы XIX века и сегодня вос­принимаются как вполне современные. Особенно это отно­сится к французским поэтам XIX века.

Скажем, такие поэты, как Бодлер, или Рембо, или Малларме. Это для всего мира и сегодня наставники поэзии. И в Европе, и в Америке. Франция XIX века дала и превосходную прозу. Замеча­тельные романы. Романтизм, о котором сейчас будет речь, — первоисточник для французской литературы XIX века.

Фран­цузский романтизм — особенный романтизм. Впрочем, ро­мантизм в каждой стране был особенный. Вы, вероятно, успели уже сами это заметить. Английский романтизм отличается очень сильно от немецкого. А французский тоже отличает­ся весьма значительно. Настолько значительно, что о мно­гих французских романтиках, если их сравнить с немецкими, английскими, можно спросить: а романтики ли они вообще?

Я уже не раз говорил о том, что романтизм в каждой стране имел свой национальный колорит, свой националь­ный характер, свой национальный способ разработки. Конеч­но, это не значит, что между романтическими течениями в Европе не было никакого сходства, никакого родства. Родство существовало. Часто оно бывало трудно­уловимо. Очень часто появлялись какие-то группировки ро­мантиков, отдельные романтики, похожие на иноземцев. Вот в английском романтизме.

«Озерная школа». «Озерная школа» очень близка во многом немцам. Иенским романтикам она близка. И так называемым швабам. Кольридж перекликается, как я уже говорил, с Тиком, например.

У французов тоже были отдельные романтики, от­дельные течения, близкие явлениям английским или немец­ким. Ну, скажем, у французов был такой, наверное, мало вам известный автор, Жерар де Нерваль. Жерар де Нерваль — это французский романтик с очень большим родством с немцами. У Жерара де Нерваля очень много общего с Новалисом. Вот каковы взаимоотношения между романтизмом в разных стра­нах: то, что в какой-то стране было по преимуществу характер­ным, то, что там играло заглавную роль, то в другой стране су­ществовало на правах бокового. Скажем, Новалис.

В Герма­нии он стоял на генеральных путях развития. А вот довольно похожий Жерар де Нерваль — он существовал как-то сбоку. И это очень любопытное явление. Главное в одной стра­не—в другой стране существует на правах чего-то побочно­го. На правах побочного и случайного. Французский романтизм развивается совсем особо. Внеш­не даже его история иная, чем в Германии и Англии.

И она, эта история, нас поучает, что ни о чем нельзя судить apriori. Не надо себе составлять мнений заранее, прежде фактов. Очень важно, что английский и немецкий романтизм раз­вивались от Французской революции. Романтизм во Фран­ции, значит, должен был развиться гораздо раньше, чем в других странах.

А на деле было не так 1. Как раз во Франции романтизм развивается очень мед­ленно, с паузами. У англичан и немцев апогей романтизма приходится на первое десятилетие XIX века. Во Франции эти годы — почти вакантные годы, пустые годы. А апогей романтизма во Франции — это конец двадцатых годов, трид­цатые. Особенно тридцатые годы. Французы часто говорят так: романтизм тридцатых годов.

Это вершинный период. Ну, это, конечно, очень условно, но они имеют в виду революцию 1830 года. Июльскую революцию, вокруг событий которой и располагаются факты романтизма. Романтизм отчасти гото­вил эту революцию, сопутствовал ей и жил ее итогами 2. Двадцатые—тридцатые годы.

В Англии и Германии ро­мантизм уже угас, а во Франции как раз это время разгара. Наибольшего разгара. После 1830 года начинается медлен­ный спад романтизма. И все же во Франции романтизм дер­жался очень долго по особым, индивидуальным причинам: почти на весь век растянулось творчество величайшего ро­мантика — Виктора Гюго. Виктор Гюго никогда не изменял знамени романтизма. И пока жив был Виктор Гюго — роман­тизм не уходил из французской литературы. Держался здесь с Виктором Гюго.

Каковы причины, почему во Франции так медленно всту­пал в жизнь романтизм? Были причины политические и при­чины чисто литературного, художественного порядка. При Наполеоне романтики во Франции находились в полнейшем неблагоприятствии. Вот что любопытно. Ведь сам Наполеон потом сделался героем романтиков. А он — Наполеон — к романтизму, ему известному, относился край­не отрицательно. Чрезвычайно недолюбливал какие бы то ни было проявления романтизма.

Наполеон по вкусам был стро­гим классицистом. При нем на парижских сценах ставились Корнель, Расин, Вольтер и те современные авторы, которые шли этими же путями.

Наполеон приходил в негодование от малейших новшеств в литературе. Например, когда у него родился наследник, которого он так ждал, будущий Наполе­он II, поэты завалили его всякого рода стихами. И некото­рые осмелились, к великому гневу императора, преподнести к рождению короля Римского сонеты. А сонет был формой неканонической: классицизм не любил сонета, сонет стали заново вводить романтики. Наполеон-большой эти сонеты по случаю рождения Наполеона-маленького воспринял прямо-таки как личное оскорбление. И так как Наполеон очень ре­шительно вмешивался во все стороны французской жизни, то и в литературе романтизм никакой поддержки не получил. Это при всем том, что у Наполеона был отличный литера­турный вкус, как мы знаем из его писаний, особенно с ост­рова Святой Елены.

Он очень хорошо понимал художествен­ную литературу, он был один из немногих правителей, обла­давших хорошим литературным вкусом, — и при всем том никакого проявления романтизма он не переносил, роман­тизм при нем мог вести только глухое существование. Но в наполеоновскую эпоху все же закладывался французский ро­мантизм. У него появились два больших автора: Шатобриан (1768—1848 — даты жизни Шатобриана) и мадам де Сталь (1766—1817).

Это люди первой волны французского роман­тизма. Я, пожалуй, начну с мадам де Сталь. Мадам де Сталь. Шведская фамилия. Ее муж был швед­ский посланник.

Так что вот такая по написанию даже — m-medeStael — для французского языка странная фамилия. Мадам де Сталь — дочь очень знаменитого человека, Неккера, того министра Людовика XVI, который пытался, безуспешно правда, предотвратить назревавшую во Франции ре­волюцию всякого рода реформами. Он угадывал, что дело идет к революции, и пытался предпринять реформы, которые бы задержали ее. Это министр финансов Людовика XVI. Че­ловек, вообще игравший большую роль во французской по­литике. И мадам де Сталь — она выросла в салоне своих родителей, уже с малых лет слушая политические и фило­софские разговоры.

Она видела в салоне своих родителей всех знаменитых людей Европы, которые бывали в Париже и которые обязательно наносили визиты Неккеру. Она и по духу была дочь своего отца и позднее исповедовала полити­ческие убеждения, близкие к Неккеру. Я сразу зайду вперед, и скажу, что мадам де Сталь — выдающийся политический мыслитель. Это редкий пример женщины, сыгравшей боль­шую роль в истории политической мысли. Она инициатор очень многих политических идей, в сущности, она является в духовном отношении матерью французского либерализма. Доктрина либерализма сложилась под воздействием мадам де Сталь, которая восприняла эти идеи еще в салоне своего отца.

Недаром она потом написала очень прочувствованное сочинение, посвященное памяти отца. Мадам де Сталь писала сочинения на чисто политические темы. Она написала замечательную книгу о Французской ре­волюции. Эта книга поучительна, по-настоящему интересна и по сей день. Она много занималась общими вопросами идеологии, философскими вопросами, вопросами права, ре­лигии. И вопросами литературными. Написала два романа, которые в свое время имели очень большой успех: «Коринна» и «Дельфина», романы о женщинах.

Талант ее больше обнаружил себя в книгах общего харак­тера, чем в художественной литературе, как таковой. Она бы­ла женщина необычайного ума. Я думаю, что из женщин, державших перо в руках, — это самый умный автор, который когда-либо существовал. И, по-моему, женщины всего мира должны были бы ей поставить памятник. Она поддержала репутацию женщин в литературе, в царстве идей. Она автор очень интересного трактата «О литературе». Самая известная книга ее носит название «О Германии».

Ма­дам де Сталь была человеком большой образованности, боль­ших, разнообразных и живых познаний. В любых областях. Она хорошо знала иностранные литературы, что во Франции тогда было редким. Французы в отношении литературы и вообще в отношении культуры были воспитаны весьма эгоцентрично.

Французы XVII и XVIII веков ничего, кроме своей литературы, знать не желали. Очень мало было распространено знание иностранных языков. Это объясняется тем, что французы в эти века сознавали себя учителями Европы. Так оно и было. Кто не знал француз­ского языка, тот не имел доступа к культуре.

Вы это знаете по на­шим примерам, по тому, что происходило в России. Французы были очень избалованы своим исключительным положением в мире культуры.

И они считали: а зачем мы будем изучать чужой язык, чужую культуру? Все это ниже нас. Пусть изучают нас. К чему нам знакомиться с писаниями итальянцев или с писа­ниями немцев?

Они смотрели в XVIII веке на все прочие нации как на каких-то эскимосов, у которых им учиться нечему. Только на переходе к XIX веку намечается какой-то перелом, и он свя­зан с французским романтизмом. Именно романтики постара­лись сбить с французов эту спесь. Романтики доказывали, что, напротив, французская литература самая отсталая, самая несо­временная по своему строю из современных литератур, более других нуждающаяся в радикальных изменениях.

И тут-то сыграла свою особую роль мадам де Сталь. В своей книге «О литературе» она французам проповедует знакомство с англичанами. Она очень убедительно говорит о Шекспире. Французы и раньше слышали о Шекспире.

Шекс­пира во Франции чуть хвалили, а больше порицали. А вот мадам де Сталь написала о нем как о поэте, который заслу­живает последователей. Она проповедует французам италь­янцев: Данте, Тассо, Ариосто. Испанцев, испанский Золотой век: Кальдерона, Лопе де Вега.

Все это во Франции были тогда очень малоизвестные имена. И особенного пиетета они не вызывали.

Вот мадам де Сталь очень жарко ратовала за всю эту литературу. За литературу европейского Ренессанса. Она умела показать всех этих неведомых или полуведомых Франции писателей с их наилучшей стороны.

Она была превосходная пропагандистка. Ее книга о литературе чрезвычай­но раздвинула французский кругозор. Она способствовала тому, что завоевания мировой литературы наконец стали вво­диться в оборот во французской художественной жизни. Особое значение имеет ее книга «О Германии». Она по­бывала в Германии; она попала туда как раз в ту пору, когда еще живы были крупнейшие немецкие философы и писате­ли.

Она посетила Веймар, была в гостях у Гете, встречалась с Шиллером. И — что сыграло очень большую роль в ее духовном развитии — она свела знакомство с романтиками. Она познакомилась с Августом Шлегелем, с которым у нее установилась долговременная дружба. Он был в какой-то степени ее наставником в делах немецкой культуры.

В книге «О Германии» мадам де Сталь дала превосход­ную характеристику Германии вообще: немецкой жизни, не­мецкого поэтического развития. Человек она была очень зор­кий, все хорошо высмотрела, хорошо поняла многое.

Затем там идут главы, посвященные немецкой литерату­ре, и даются очень тонкие характеристики немецких писате­лей, отдельных произведений. Например, она незабываемо хорошо написала о драмах Шиллера, сделала неувядаемые замечания по поводу «Дон Карлоса», по поводу замысла и стиля этой драмы. У нее хорошие главы и о других искусст­вах в Германии, например замечательные страницы о немец­кой музыке. Она была человек универсальный и понимала музыку очень хорошо. Вы там найдете интереснейшие заме­чания о Моцарте, о Глюке, о Гайдне. Наконец, философия немецкая. Немецкая философская мысль очерчена в книге остро и самобытно, хорошо написано и о Канте, и о Фихте.

Мадам де Сталь смущала немцев своей быстротой. Когда она жила в Германии и вела с немцами разговоры, то она обыкновенно мало им нравилась. Она была очень живая француженка, с чересчур для немцев оживленной артикуля­цией, и немцев немного коробило от этой ее живости. Гете, разговаривая с ней, морщился. Но Гете был человек царе­дворческой выучки и умел это скрывать, а другие открыто показывали мадам де Сталь, что она им мало нравится.

Им казалось, что она порхает, очень поверхностна и обо всем берется судить. Философу Фихте она предложила, чтобы он ей за полчаса изложил всю свою систему. А Фихте, как при­личный немецкий философ, считал, что на изложение такой серьезной вещи, как его философия, требуются годы. И вот оказалось, что при всей манере этих налетов, бы­стрых разговоров мадам де Сталь почти все, с чем она имела дело, по-настоящему освоила и поняла. Быстрота ознакомле­ния с Германией не повредила ее книге о Германии, книге, на мой взгляд, и сегодня глубоко интересной и поучитель­ной. Я уже не говорю о том, что написана она блестяще.

Она написана остроумно. Впрочем, французы того времени все писали остроумно. Так вот, книга о Германии особенно сблизила французов с чужеземными достижениями. И немецкая культура, в част­ности романтизм, впервые стала доступной для французов. Романтизм, правда, менее всего. Когда мадам де Сталь посе­тила Германию, романтизм еще только начался, но, во всяком случае, от ее книги повеяло немецкой романтикой.

И так бы­ло со всей Европой. Европа знакомилась с Германией, с ее достижениями через эту книгу. Ее любил и читал Пушкин. Он ее читал в селе Михайловском, когда писался «Борис Годунов». Как мы определим жанр литературы, в котором писала мадам де Сталь?

Мадам де Сталь была то, что называется эссеистка. Этот термин у нас мало принят. На Западе он широко распространен. Французы называют это essai. Англичане — essay. Вам очень полезно знать, что такое эссе.

Буквальный перевод по-русски будет такой: опыт. И у нас еще в пушкинское время появляются сочинения, которые на­зываются этим термином. Ну, скажем, Николай Иванович Тургенев, декабрист, написал «Опыт теории налогов». На Западе это старый и очень почтенный жанр. У нас обычно, в нашем советском обиходе, его употребляют только в обидном смысле.

Если вас хотят поставить на место, вам говорят: «Что вы там такое написали? Эссе какое-то».

Вот если он написал отчет — это хорошо. Диссертацию — тоже хорошо. Вот вам как раз очень хорошее определение, что такое эссе. Эссе — это антидиссертация. Потому что диссер­тации пишут так, что ни один человек не хочет их читать.

Их читают только автор и машинистка. А дальше — мгла неизвестности.

Эссе — это некое размышление, рассуждение. Близкое к тому, что мы называем статьей. Но это не совсем статья. От эссе требуется блеск ума, остроумие, живость. От эссе требуется свобода. Чтобы было написано свободно, не следуя никаким канонам. Если, например, вы пишете так: вступление — изложение — заключение, — это уже не будет эссе.

Потому что такой род писаний — это есть принужден­ный род писаний, где вы заранее подчиняетесь каким-то пра­вилам. А эссе — свободный жанр, беседа с читателем о чем угодно. Можно написать эссе о современной поэзии, а можно написать эссе о современном костюме, о роли техники в со­временной культуре — на любые темы. Главное, что это сво­бодный жанр и по своей внутренней природе, и по технике. Великим эссеистом был Монтень. Он, собственно говоря, отец этого жанра — Монтень с его «Опытами».

Очень часто нам задают вопрос - как бесплатно получить игры для стим - все просто, в этом вам поможет миксдроп. На нашем сайте вы можете купить Microsoft Flight Simulator X: Steam Edition за 112 рублей. Для того, чтобы получить ключ бесплатно перейдите в раздел 'Получить бесплатно'. MIXDROP.RU нахаляву дает ключи за баллы и переходы. Microsoft flight simulator x ключ активации скачать. Но совсем не обязательно покупать стим ключ, его можно получить бесплатно на халяву для steam аккаунта.

И все эссе­исты, большие и малые, — потомки Монтеня. И если вы спросите, кто такая была мадам де Сталь как автор, то я бы так сказал: она автор двух сомнительных романов и автор превосходных эссеистических книг. Такое вот свободное пи­сание, ничем не скованное. Особенно в эссе ценно именно ощущение свободы, которую оно вам дает.

Вы читаете эссе, и у вас есть чувство общения со свободным умом. Вы имее­те дело с какой-то своеобразной манерой. Вот чем была силь­на мадам де Сталь. Она эссеистка, но несколько отяжеленная.

Эссеизм бывает обыкновенно необремененным в отно­шении философии, а у нее очень силен в эссе серьезный элемент. Скажем, книга о Германии написана с очень серьез­ным намерением: дать вам информацию о Германии, что­бы вы познали из нее немецкую культуру, немецкое прошлое и т.

У романтиков эссеисты были очень распространены. Вот в Англии, например, Чарльз Лэм, друг Кольриджа, или Уильям Хэзлитт. Это замечательный критик и эссеист. По­позже у них был такой просто-таки гениальный автор в об­ласти эссе — де Квинси. Вообще, эссе — это жанр, который культивировали англичане и французы. Нем­цы больше норовят писать диссертации. Должен сказать, что мадам де Сталь очень плохо ужива­лась с Наполеоном.

Она пыталась установить с первым кон­сулом дружеские отношения, но ей это не удавалось. И по­том с императором тоже не удавалось. Наполеон просто не переносил мадам де Сталь, его ужасно раздражало, что ка­кая-то женщина вмешивается в политику. К тому же мадам де Сталь была ближайшим другом Бенжамена Констана (это был ее ученик и возлюбленный). С Констаном у Наполеона были отношения очень шероховатые, и тем более с мадам де Сталь. Наполеон ее просто подвергал политическим гонени­ям, высылал из Франции.

Он, как известно, совсем не был поклонником либеральности. Мадам де Сталь приходилось отсиживаться в швейцарском имении Коппе. Она странство­вала по Европе, она и в Германии побывала в порядке такого политического бродяжничества. И как раз в 1812 году при­ехала в Россию, в Петербург. Ее пребывание в России прекрасно описал Пушкин. Вы знаете этот роман, который Пушкин только начал и бросил? Там как раз изображена мадам де Сталь.

Так вот, мадам де Сталь — это начало французского ро­мантизма: пропаганда чужих литератур, пропаганда литера­тур европейского Ренессанса, пропаганда романтизма, немец­кой культуры, всего того, что должно было быть положено в основу романтической культуры Франции. Шатобриан — человек другого совсем скла­да, чем мадам де Сталь. По происхождению своему он фран­цузский аристократ. Его семья очень пострадала от револю­ции, потеряла свои земли, свое положение. В молодости он бежал от революции. И вот очень важный факт его биогра­фии — он побывал в Америке. Он жил потом в Англии, а при Наполеоне вернулся во Францию.

Ну у него тоже с На­полеоном никак не получались контакты. Из Шатобриана выработался с годами очень упорный приверженец старого режима. Он не желал признавать ни революцию, ни Напо­леона. Как мог, показывал свое отрицательное отношение к императору, хотя Наполеон позволял ему печататься, при Наполеоне он даже был избран в члены Академии — Ака­демии Бессмертных 3. Как раз наибольшая его литературная слава относится к наполеоновским годам. Он тоже был пи­сателем неопределенного жанра, как мадам де Сталь.

Собст­венно, Шатобриан написал одну-две повести. Остальные его произведения — своеобразная эссеистика, эссеистика на по­литические темы.

Из него уже при Наполеоне выработался верный слуга престола и алтаря. Бурбоны и Католическая церковь — вот устои Шатобриана. Он писал многочисленные сочинения, хотел восстановле­ния во Франции старинной, дореволюционной религиознос­ти, католической ортодоксальности. Об этом — такие произ­ведения, как «Гений христианства», «Мученики». Они напи­саны очень пышно, очень риторично. Мадам де Сталь писала все-таки еще близко к XVIII веку: она писала кратко и остро.

А Шатобриан — писатель совсем иного склада, он любит по­токи декламации, пышные сравнения. Он любит, чтобы те­рялись всякие границы между стихами и прозой. Унизывает свою прозу метафорами, всеми поэтическими тропами. Очень заботится о звучании прозы, проверяет ее на слух, как если бы это были стихи. При Бурбонах, когда Бурбоны вернулись во Францию, этот преданный им Шатобриан — он сделал большую политическую карьеру. Он представлял бурбонскую Францию на разных политических конгрессах. Был одно время министром иностран­ных дел, был посланником Франции в разных столицах.

Стал политической опорой восстановленного во Франции режима: стал опорой Реставрации. И так было до конца жизни. Скон­чался он уже после революции 1848 года, страшно почитаемый. Он в последние годы жизни существовал в Париже на правах общефранцузской достопримечательности: к нему являлись на поклонение, он считался красой Франции. Так вот, видите, он повествователь, эссеист, публицист, политик. С него началась во Франции эта традиция, которая существует и по сей день, — традиция писателей, которые обычно являются также и официальными политическими де­ятелями. Как в нашем веке Клодель.

Клодель играл очень важную роль в политической жизни Франции, он долгие го­ды был посланником в Китае, в Соединенных Штатах. Или, скажем, другой писатель, имя которого вам, вероятно, извест­но, — Жироду. Это замечательно талантливый французский писатель, который в начале Второй мировой войны был правительственным комиссаром по делам информации. Я могу назвать ныне еще живого Мальро, который играл выдаю­щуюся роль при де Голле, был министром культуры. Так вот, Шатобриан положил начало этой традиции во Франции: пи­сателей, выполнявших крупную политическую миссию.

Вернемся к началу. Откуда пошла писательская слава Шатобриана? Она пошла с самого начала века.

В 1801 году вышла его повесть «Атала» (это женское имя). И несколько позже вышла его повесть «Рене». «Атала» — повесть с необычайным сюжетом для того вре­мени. Там изображен Новый Свет, тот Новый Свет, где уда­лось побывать Шатобриану.

Там изображается дикая Америка, Америка прерий, рек и лесов, Америка индейцев. Я думаю, что с Шатобриана, вероятно, вообще в литературу вошла ин­дейская тема. Он первый написал об индейцах, эта тема раз­рабатывалась потом через Купера и всяких менее талантли­вых писателей, вроде Майн Рида.

Шатобриан с большим увлечением описывает своих ин­дейцев. Описывает их нравы, строй их жизни, их обычаи, их обряды, празднества. Атала — дочь военачальника одного из индейских племен.

Сюжет этой повести таков. Шактас, юно­ша из враждебного племени, захвачен племенем, к которому принадлежит Атала. Назначен праздник, по завершении ко­торого Шактас должен пойти на костер. И тут возникает тай­ная любовь между двумя молодыми людьми, между героиней и Шактасом. Атала берется спасти Шактаса, она ему устраи­вает побег. Он действительно спасен.

Но Атала в конце кон­цов погибает. Сюжет, как видите, довольно похож на то, что мы читаем в «Кавказском пленнике».

И Пушкина иногда заподазрива­ли, что сюжет «Кавказского пленника» взят из «Атала» Ша­тобриана. Ну это возможно, хотя сюжет мог возникнуть у Пушкина и самостоятельно, в нем ведь ничего экстраординарного нет. Хотя Пушкин, конечно, превосходно знал Ша­тобриана. В «Атала» сказались все будущие тенденции Шатобри­ана, его католические тенденции.

В повести «Атала» очень большое значение имеет религия. Там изображена католичес­кая колония в диких лесах, во главе с патером Обри. Коло­ния, которая заботится о людях, в этих лесах заблудившихся и погибающих, в которой им оказывают всякое покровитель­ство.

Шактас и Атала измучены своим бегством. Они долж­ны были проламываться сквозь дикие леса в страшную грозу, в страшную непогодь. Они попадают в эту колонию, которая рисуется в очень идиллических тонах. Какое-то соединение природы и христианства дано в изображении колонии патера Обри. 1 Из лекции 19 октября 1965 г.: Если рассуждать априорно, то каза­лось бы, что самый ортодоксальный романтизм мы должны наблюдать именно во Франции. Мы говорили, что романтизм в Европе — это де­тище Французской революции, а в самом чистом виде он и должен был появиться в стране этой революции. Однако это совсем не так.

Если говорить о Франции самой революционной эпохи, мы там не замечаем ничего похожего на романтизм. Французская революция была довольно скудна литературным творчеством.

Если взять великих писателей вре­мен Французской революции, то они не были романтиками. Драматург Жозеф Мари Шенье — законченный классицист в духе Расина, а боль­ше — Вольтера. Андре Мари Шенье — замечательный поэт — тоже клас­сицист, писал стихи в античном духе. 2 Из лекции 19 октября 1965 г.: Если говорить о революционных связях романтизма, то, пожалуй, Июльская революция 1830 года родила большее, чем Великая французская революция.

На деле, конечно, весь романтизм все же порожден Великой революцией. То обстоятельство, что именно Франция в эпоху Великой революции не выступила с ро­мантическим движением, если задуматься, не столь удивительно. Это можно лучше всего объяснить остроумными рассуждениями Гейне.

В одном из своих произведений он говорит о том, скольким духовно обязаны немцы Французской революции. И тут он спрашивает: а сами французы? Гейне так отвечает: французы были в эти годы по горло заняты делом, они делали новую Францию. Они были так заняты, что им некогда было спать, видеть сны. И за себя они поручили спать и видеть сны нам, немцам.

3 Из лекции 19 октября 1965 г.: Шатобриан был своеобразный мас­тер французской речи. А у французов свой взгляд на то, что есть лите­ратура.

Французы писателем считают всякого, кто мастерски пишет по-французски, пусть это будут произведения любого жанра. Они многих своих историков, географов считают писателями.

Во Франции суще­ствует Академия Бессмертных (основанная кардиналом Ришелье): их 40 человек. Туда выбирают лучших писателей.

Среди Бессмертных не так много бывает обычно людей, пишущих повести и романы. Там сидят генералы, написавшие записки о каких-то походах, путешественники. Это мастера речи. У французов эта традиция существует издавна. И Шатобриана, который, собственно, написал 2—3 повести, они считают великим писателем, и не только за повести.

Бальзак (окончание). ― Стендаль 21 декабря 1971 Я еще хочу досказать о Бальзаке, хотя все ос­новное уже сказано. Я говорил о том, почему этот огромный цикл Бальза­ка носит название «Человеческой комедии», притом что в целом этот цикл состоит из трагических историй. Это ис­тории большей частью о погибших жизнях, о погибших мечтах (один из самых известных романов так и называет­ся — «Утраченные иллюзии»).

Так вот, мечтания гибнут, лю­ди гибнут — у всех такие утраченные судьбы, а все вместе называется «Человеческой комедией». Я бы сказал так: это грандиозная комедия, состоящая из многих трагедий. И комедийны, по Бальзаку, первоосновы жизни всех этих людей. По первоосновам получается комедия. Первоосновы, по которым люди в конце концов не оказываются хозяевами собственной работы, собственной деятельности, первоосно­вы, в силу которых материальные предпосылки съедают лю­дей и результаты их деятельности, — это и дает происходя­щему в эпопее какой-то общий смысл комедии. Я уже говорил, что у Бальзака происходит особое, если хотите, комедийное перемещение смысла.

А именно: матери­альные вещи приобретают душу, одушевленность, личность. А люди — овеществляются. Я приведу вам один пример, по-моему выразительный.

Вот как Бальзак описывает своего старика Гранде. Бальзак много раз перерабатывал этот роман и вносил в каждое новое издание очень любопытные поправки. Вот слушайте, какие поправки вносились. В издании 1834 года к моменту смерти Гранде его состо­яние доходило до двадцати миллионов. В издании 1839 го­да Бальзак вдруг понижает цифру состояния. И оказывает­ся, что Гранде оставил одиннадцать миллионов. В издании 1843 года он опять подымает состояние Гранде — до семна­дцати миллионов.

Притом Бальзак очень точно подсчитывает, указывает вам, откуда эти миллионы. Он точно указывает, сколько де­сятин земли было занято у Гранде под виноградники, сколь­ко каждый виноградник ему давал, сколько получалось бочек вина, сколько сена было снято с лугов, какие тополя были посажены стариком Гранде. Так вот: двадцать миллионов, одиннадцать миллионов, сем­надцать миллионов. Что ж вы думаете, это случайные цифры у Бальзака? Бальзак очень обдумывал эти цифры, очень их примерял. Вот в чем дело: для Бальзака эти цифры и были портретом старика Гранде. Вот художник пишет портрет и добивается максимального сходства.

И сходство требует: там прибавить лба, там убавить носа — тогда похоже будет. Бальзак все эти цифры дает для максимального сходства, для того, чтобы по­лучился похожий портрет. Сначала он дал Гранде двадцать миллионов, а потом подумал и решил: нет, что-то не похоже, давайте мы ему снизим.

Одиннадцать миллионов — вот те­перь сходство есть. Нет, одиннадцать миллионов слишком мало. Семнадцать миллионов. Вот теперь Гранде похож. Для Бальзака человека выражают цифры.

И именно циф­ры — это его портрет и есть. Для Бальзака человек — это то, что он имеет. Состав имущества, количество владений — это портрет человека. Бальзак в этом отношении совпадает с американцами.

Это их обычная манера. Если американцу показали нового для него человека, он спрашивает: сколько он стоит? — то есть каков его доход? Так и у Бальзака.

Вот эти цифры иму­щественные — они дают профили людей. Это существо че­ловека для Бальзака: что он имеет, чем он владеет. Вот вам одно из проявлений «Человеческой комедии». Люди, превращаемые в цифры. А как Бальзак описывает своего старика Гранде?

Помните, он говорит о том, что во­лосы у него были рыжеватые с проседью — золото и серебро. Он имеет в виду серебро валютное, а не что-нибудь другое. И блеск золота — это монетный блеск. Вот перед вами как раз и происходит это овеществление человека. Вот как рисуется Гранде.

Это овеществленный че­ловек. Человек, понятый, воспринятый, описанный на языке вещей, цифр. Ваш портрет — это ваш бюджет для Бальзака. Так обстоит дело в «Человеческой комедии». И величай­шие трагикомические происшествия происходят от непра­вильной оценки бюджета. Вот на какой тяжелой иронии по­строен «Гранде». Помните, приехал кузен Гранде из Пари­жа.

Евгения без памяти влюблена в Шарля, а Шарль не понял, не оценил, сколько она стоит. Что за ней стоят миллионы. Евгения всю жизнь любит Шарля, эту тень, однажды ей мелькнувшую.

Шарль приезжает из Индии, женится на какой-то дрянной невесте в Париже, и вдруг он узнает, какие мил­лионы стоят за Евгенией. Это бюджетная ошибка. Это, конечно, горький юмор. Вот, счастье не состоялось. Вы помните, как Евгения доживает среди всех этих бесполезных миллионов?

Миллионы сами по себе, а она сама по себе. Миллионы растут, но это ненужные миллионы. Так вот, Шарль Гранде — да, Шарль Гранде плохо рас­считал. Это ирония Бальзака: плохо рассчитал. Он не дога­дывается о том, что эта беззаветно влюбленная в него Евге­ния — одна из самых богатых невест во Франции. Видите, как у Бальзака получается: вещи имеют свою ис­торию, люди имеют свою историю, и они плохо соединяются друг с другом.

Все подлежит учету, но люди часто плохо учитывают. Цветочные фоны для фотошопа. У Бальзака даже описания, если хотите, носят коммерческий характер.

Когда Бальзак описывает обстанов­ку человека — так это, собственно говоря, ответ на тот же вопрос: сколько он стоит? Вот у Бальзака описывается жилище в романе «Крестья­не». Описывается жилище ростовщика Ригу со всем движи­мым и недвижимым.

И Бальзак сам добавляет: «По этому сжатому описанию, стилем своим не уступающему объявле­нию о распродаже.» и так далее. Бальзак намеренно превращает описание в объявление о продаже. Перед вами имуще­ственные личности. Судьбы их — это судьбы имуществ.

И все окружающее их — это имущество. Это важнейший элемент в «Человеческой комедии». Я хотел сказать о том, какие выходы искал Бальзак из своей «Человеческой комедии». Вот он видит, что современ­ное общество глубоко неблагополучно; ведь нельзя же оставаться при таком порядке вещей, когда людьми командуют вещи.

Нужно непременно обновление. Но Бальзак, в сущнос­ти, ничего предложить не мог. В его время были развиты идеи утопического социализ­ма, но Бальзак был чужд им. Я бы сказал, он был слишком реалист, чтобы верить в учение утопического социализма. Он слишком хорошо видел слабые стороны этого учения. И вы­ход он видел не впереди, а в реставрации прошлого. Он думал, что Францию может спасти сильная монархическая власть и Церковь.

Берковский Лекции По Зарубежной Литературе Мериметы

Этот человек, давший беспощадную картину со­временного общества, в то же время проповедует как спасе­ние совершенно несостоятельные вещи: старую бурбонскую монархию. Опять, как Шатобриан, он проповедует трон и алтарь. Шатобриан не видел и не умел видеть того, что видел Бальзак. Но и Бальзак при всем колоссальном опыте ничего другого не находит, как трон и алтарь. Либо же есть у него другой выход — чисто анархический. И этот выход представлен у него в одном из самых замеча­тельных героев — в Вотрене. Бальзак умел создавать интересных людей.

Его персо­нажи — это очень интересные личности. Это не просто Жа­ны и Жаки, а это очень примечательные личности. И может быть, самая замечательная личность — это Вотрен. Вотрен появляется у него в разных романах: в «Отце Горио», в романе «Утраченные иллюзии». Потом Бальзак на­писал (правда, совсем неудачную) пьесу о Вотрене, которая называлась «Последнее воплощение Вотрена». Вотрен — это очень особый человек, ведущий странный образ жизни. Он живет в пансионе, где-то пропадает по но­чам, принимает у себя странных людей и развращает, сколь­ко может, молодого Растиньяка.

Растиньяк — тоже один из любимых героев Бальзака, мо­лодой человек, приехавший из провинции с тем, чтобы за­воевать Париж. Вотрен преподает ему науку завоевания Па­рижа. И главное правило этой науки: ничем себя не стеснять. Нужен подлог — совершай подлог.

Есть надобность в убий­стве — совершай убийство. Одним словом, успех оправдан при любых обстоятельствах. Растиньяк беден. Он нищий сту­дент, живет в пансионе мамаши Воке, где-то там, на краю стола, обедает. А Вотрен сообщает ему: вот видите там, за столом, такую девочку, мадемуазель Тайфер?

Так вот, вы знаете, что эта Тайфер в один прекрасный день может оказаться одной из самых богатых невест Парижа? Видите, — он говорит, — у нее есть единственный брат, наследник состояния богатого банкира. Ну а что, если мы ее братца уберем? Тогда, хочет ее отец или не хочет, она окажется его наслед­ницей. Вотрен объясняет Растиньяку, что у него есть подруч­ный, величайший бурбон и забияка; он может затеять ссору и вызвать Тайфера на дуэль.

И ведь Вотрен так все и выполнил. В один прекрасный день Тайфер убит на дуэли. Вотрен — это своеобразный фи­лософ. Вообще у Бальзака все его большие люди склонны к философствованию.

Я уже говорил, что ростовщик Гобсек — это же мыслитель, философ. И Вотрен — это философ. Вотрен не просто мастер всяких темных дел, он еще теоретик всяких темных дел. И у него есть своя мораль. А мораль эта такая: все дозволено. Если ты можешь, если ты умеешь — все дозволено.

Берковский Лекции По Зарубежной Литературе Меример

Если ты умеешь проложить себе путь к большим деньгам, то тебе все дозволено. Пользуйся вовсю, без оговорок своим умом, своей изо­бретательностью, своей энергией. Убийство молодого Тайфе­ра — это пример. Как вы потом узнаете, Вотрен — это беглый каторжник. Но этот человек со страшными идеями (и тем он особенно инте­ресен) — это, в сущности, очень благородный ум.

Он ненави­дит современное общество. Современное общество со всеми его насилиями, со всем его шарлатанством.

Недаром он попал на каторгу. Он попал на каторгу как ненавистник существую­щего порядка вещей. Он себя называет, когда полиция прихо­дит его арестовать, учеником Жан-Жака Руссо, апостола соци­альной справедливости. У Вотрена очень своеобразная фило­софия. Да, надо воевать с современным обществом, надо делать все, чтобы его разрушать. А что для этого нужно? До конца доводить собственные принципы этого общества.

Бур­жуазное общество существует на принципе: все дозволено. Оно тайно исповедует этот принцип. Всякий так и поступает — никто только не смеет этого проповедовать. Буржуазное общество индивидуально. А что это значит? Это и значит — жить по принципу: все дозволено. Только бур­жуа делает это замаскированно, наполовину.

А Вотрен пропо­ведует то, что все делают потихоньку, скрытно, не полностью,— только он делает все открыто, до конца. Если в современном обществе доводить до конца его соб­ственный принцип — это и значит разрушать его. Все дозволено — это всеобщее разрушение. Вот он и проповедует это «все дозволено» для того, чтобы покончить с ненавистным ему буржуазным обществом. Если хотите, вот что это за человек: это в одном лице философ и разбойник.

Друг справедливости, призывающий к крайней несправедливости во имя той же справедливости. То есть к чему призывает Бальзак? То он призывает при помощи Церкви и престола скреплять современное ему об­щество. То, наоборот, проповедует самый яростный, без­удержный анархизм через Вотрена.

Вот два варианта защиты современного общества, по Бальзаку. Церковь и престол — один вариант. А другой — анархизм Вотрена. Стендаль — это псевдоним.

Настоящее имя этого писателя было Анри Бейль. Но ему как-то пришлось стоять с армией Наполеона в саксонском городке Штендале. Отсюда и произошел псевдоним Стендаль. Даты — это не просто арифметика. Даты всег­да что-то говорят.

Вот Стендаль 1783 года рождения; а Баль­зак — 1799. Разница этих дат говорит о том, что Стендаль в каком-то более или менее сознательном возрасте воспринимал Французскую революцию. А Бальзак — нет.

Бальзак родился, когда Французская революция уже отшумела. Действительно, Французская революция вошла в Стенда­ля в гораздо большей степени, чем в Бальзака. Два-три слова о нем самом. Он был очень замечательный человек.

Как, впрочем, все люди его эпохи. Вы можете о нем прочесть, у нас есть много книг. Есть даже (неважный, правда) роман о Стендале Виноградова «Три цвета времени».

Этот же Анатолий Виноградов много раз писал биографию Стендаля. Что о нем надо сказать прежде всего? Да, он отчасти со­временник революции. Это человек Наполеона.

Лучшие годы его жизни связаны с Наполеоном, наполеоновскими похода­ми. Еще почти мальчиком он служит в армии Наполеона, про­делывает Итальянский поход, что для него имело очень боль­шое значение. Первое его знакомство с Италией произошло именно во время Итальянского похода Наполеона. Он делал карьеру в наполеоновской армии. Занимал до­вольно высокие посты. Он участвовал в кампании 1812 года. Был в Москве во время пожара, переходил через Березину и едва спасся.

Только великое самообладание помогло ему спастись. Он не впадал в панику, очень строго за собой сле­дил. Переходил Березину чисто выбритым. Я думаю, ему это очень помогло. Несмотря на разгром наполеоновской армии, он каждое утро аккуратно брился.

А такая деталь помога­ла человеку сохранить самого себя. В 1814 году, - говорил он, — я и император получили отставку. С тех пор никаких постов он не занимал. Все его усилия были направлены на то, чтобы жить в Италии.

Он был влюб­лен в эту страну. Но только после 1830 года, при Июльской монархии, ему удалось получить маленькую должность в Ита­лии. Он был назначен консулом в итальянский портовый городишко Чивита-Веккиа. Но и то он был счастлив. Стендаль совсем особая фигура. Он был писателем, жив­шим вне литературы.

У него не было друзей, связей в лите­ратуре. Он никогда не ощущал литературу как профессию, хотя писал очень много. Стендаль — автор нескольких романов, его романы — од­ни из лучших романов XIX века, и множества книг: об Ита­лии, о музыке, об итальянских композиторах XVIII века, ко­торых он очень любил. Он писал о Гайдне, о Моцарте. Всего написанного Стендалем перебирать я не буду. Ска­жу о его главных произведениях.

Это роман «Красное и чер­ное», который вышел в 1831 году. И в 1839 году вышел ро­ман «Пармская обитель». Еще есть у него незаконченный роман, который даже не имеет заглавия, и поэтому его печа­тают под теми заглавиями, которые придут на ум издателям: «Люсьен Левен», «Красное и белое». Стендаль любил шутить. Он любил точно предсказывать само по себе неточное.

И он говорил о себе: меня оценят в 1889 году. Он был при жизни совершенно неизвестным пи­сателем. Его никто не читал. Очень немногие знали его. (К чести наших тогдашних петербургских литераторов, они знали его. Пушкин знал его и, по всей видимости, чрезвы­чайно ценил.) Стендаль угадал почти точно. Этот никому не известный писатель с 80-х годов XIX века стал входить в славу.

Сейчас это общепризнанно, что Стендаль — один из величайших писателей. Великий современник и соперник Бальзака. Соперник в особом смысле. Он писатель совсем другой, чем Бальзак. Ну примерно так: Бальзак и Стендаль — это примерно такая же параллель, как у нас Толстой и До­стоевский. Но это очень приблизительный аналог.

Я буду говорить о романе «Красное и черное», в котором многое похоже на романы Бальзака. Это история провинциа­ла Жюльена Сореля, который приезжает в Париж с целью покорить Париж, как к этому стремятся Растиньяк или Люсьен де Рюбампре у Бальзака. Завоевание жизни, молодость, когда завоевывают жизнь, — это любимая тема Бальзака и любимая тема Стендаля. Но Стендаль ее разрешает по-иному. Герои Бальзака в конце концов стремятся к материальному успеху. Они хотят богат­ства, еще раз богатства и еще раз богатства.

Они хотят славы. Герои Стендаля — это гораздо более утонченные натуры. Бо­гатство, слава — это не главные их цели. Это входит в их программу, но не это главное.

Они в большей степени, чем герои Бальзака, личности, и их задача — осуществить себя в Париже в качестве личностей. А слава, богатство — это толь­ко подспорье. Слава, богатство, власть. Герои Стендаля, как, впрочем, и герои Бальзака, — это великие честолюбцы.

Для них самоосуществление связано с честолюбием. Они хотят осуществить себя, они добиваются признания для себя. История Сореля такова. Сорель происходит из городка Верьера. Он сын плотника и прокладывает себе путь в выс­шие сферы общества. Это стремление в высшие сферы было бы примитивно рассматривать как простое тщеславие.

В тог­дашней Франции настоящее общество, культурное, утончен­ное, существовало только в верхнем социальном слое. По­этому те, кто стремился завладеть какими-то верхушками культуры, рвались в аристократическую среду, искали спосо­ба ее завоевать. То же самое было и у нас. Наши большие писатели начала века были связаны с салонами — крайне примитивно было бы думать, что это слабость. Дело в том, что настоящее общество только и существовало, что наверху.

Какое другое общество мог найти для себя Сорель? Об­щество мучников, лабазников и т. Так вот, Париж. В Париже он через всякие промежуточные инстанции попадает в секретари к всемогущему маркизу де ла Моль. Его цель — завоевать общество маркиза де ла Моль, стать здесь кем-то и чем-то. Добиться того, чтобы его не просто вос­принимали как какую-то часть антуража маркиза де ла Моль.

У Сореля высокие ставки. Он ищет для себя больших успехов. В романе очень большую роль играют две женщины. Первая — это госпожа де Реналь. Она еще в Верьере встретилась с Сорелем. Это жена верьерского мэра.

И свою карьеру Сорель начал как гувернер в доме Реналя. Здесь завязывается любовь между молодым гувернером и хозяйкой дома. Госпожа де Реналь замечательная женщина, красивая, добрая, чувствительная. Душевно развитая.

Она отчасти по отношению к Сорелю, который ее моложе, выполняет мате­ринские функции. Вот госпожа де Реналь. А в Париже появилась другая женщина — совсем не по­хожая на госпожу де Реналь, ее антипод. Это дочь маркиза де ла Моль, Матильда.

Очень гордое, очень взбалмошное суще­ство, полное всяких капризов. И вот начинается мучитель­ный, трижды мучительный для Сореля роман с Матильдой. Матильда мучит его всякого рода неожиданностями, переме­нами.

Когда ему кажется, что он достиг власти над ней и она заподазривает, что ему так кажется, — она старается его вся­чески в этом разочаровать. Этот роман между Сорелем и Матильдой — очень характер­ный для новой литературы роман. Я бы это назвал: злая любовь. Вот была такая добрая, пасторальная любовь: Сорель — Реналь. И вот злая любовь: Матильда — Сорель.

Эта тема злой любви прорубалась в грандиозных очертаниях еще у романтиков: Пентесилея у Клейста. Или пожалуйста: у Лермонтова — Печорин. Это как раз герой злой любви. Это очень в духе литературы того времени.

Сорель совершенно измучен своими отношениями с Ма­тильдой. Матильда — великая мучительница, она по этой части виртуоз. Но есть еще и многое другое, что его терзает, пока он находится в обществе маркиза де ла Моль. Он все время боится себя уронить, боится, чтобы ему не напомнили, что он сын плотника. И вот чрезвычайно знаменательная подробность.

Он бе­рет уроки верховой езды и учится фехтованию. А для чего он учится фехтованию? Чтоб в случае чего постоять за себя на дуэли. Он постоянно опасается обид, и не зря опасается. Он чрезвычайно умен.

Красив, умен — но это его не спасает. Все равно он сын плотника из Верьера.

Маркиз де ла Моль по-своему его ценит, и он быстро делает карьеру. Но вдруг в этом романе наступает неожидан­ный поворот. Происходит нечто очень странное в истории Жюльена Сореля.

Да, он все-таки преодолел все, он сделал блистательную карьеру: он жених Матильды, несмотря на все сопротивление ее отца, он богат, не сегодня завтра он станет командиром полка. Не забудьте, что все это происходит на фоне аристократической Реставрации, когда недворянину так трудно было добиться подобных успехов. И вдруг все срывается и поворачивается в другую сторону. За подписью госпожи де Реналь к маркизу де ла Моль прибывает письмо, очень неблагоприятное для Сореля, где Сорель представлен с очень дурной стороны. Сорель пони­мает это так, что госпожа де Реналь желает погубить его брак.

Как вы потом узнаете, это письмо сочинил ее духовник. Забыв обо всем на свете, Сорель скачет в Верьер, находит госпожу де Реналь в церкви и стреляет в нее. Она остается жива, но он арестован, отдан под суд. Дальше идет история Сореля, который находится под судом и которого по тогдашним законам ждет гильотина. Этот крутой оборот событий очевидным образом не под­готавливается. Но все дело в том, что неочевидным образом он подготовлен.

Сорель совершает дикий поступок, стихий­ный поступок, когда он стреляет в госпожу де Реналь. Взгляните, какова была жизнь Сореля до этой минуты.

С тех пор как он стал делать карьеру, Сорель все время занимался под­линным самоистязанием. Он следил за каждым своим движени­ем, за каждым своим поступком. Он превратил себя в какой-то предмет для математических испытаний, проверок. Это с самого начала было так. Вот как он завоевывал госпожу Реналь: он об­думывал всякое прикосновение к госпоже де Реналь.

Весь его роман с госпожой де Реналь строился на расчете. И его отноше­ния с Матильдой тоже были строго рассчитаны. Все было рас­считано на успех и на победу. А на самом деле Сорель был очень живая личность. В нем жили страсть, темперамент. И вот этот темпераментный юноша превращает себя в быту в математика, калькулятора.

Он стал себя рассматривать как орудие успеха, требующее строжайшей проверки. И когда калькуляция достиг­ла высшей точки, и Сорель всего добился — все идет прахом.

Прорвался настоящий Сорель, стихийный, эмоциональный Со­рель, которого он сам в себе всегда и всюду, сколько мог, подав­лял. И вот отсюда эти верьерские выстрелы. Совершенно безум­ные выстрелы в Верьере, которые поворачивают его судьбу.